I
Дом наложницы Кавасэми,
на склоне горы близ Нагасаки
Девятая ночь Пятого месяца
– Барышня Кавасэми? — Орито стоит на коленях на липком вонючем футоне. — Вы меня слышите?
За садом, на рисовом поле, взрывается какофонией лягушачий хор.
Орито промокает влажной тряпкой пот со лба наложницы.
— Она почти все время молчит. — Служанка поднимает повыше светильник. — Много часов уже...
— Барышня Кавасэми, моя фамилия — Аибагава. Я акушерка. Я постараюсь вам помочь.
Ресницы Кавасэми вздрагивают. Она открывает глаза и еле слышно вздыхает. Глаза снова закрываются.
«Она так измучена, — думает Орито. — Даже не боится, что умрет сегодня».
Доктор Маэно шепчет из-за муслиновой занавески:
— Я хотел сам исследовать предлежание плода, но... — Старый ученый тщательно подбирает слова. — Как видно, это не дозволяется.
— Мне дан четкий приказ, — отвечает камергер. — Посторонний мужчина не может ее коснуться.
Орито откидывает промокшую от крови простыню. Как ей и говорили, вялая ручка младенца торчит наружу до самого плеча.
— Видели когда-нибудь такое предлежание? — спрашивает доктор Маэно.
— Видела, на гравюре в голландской книге, которую переводил отец.
— Мои молитвы услышаны! «Наблюдения» Вильяма Смелли?
— Да. Доктор Смелли называет это... — Орито произносит голландский термин, — «пролабирование ручки плода».
Орито сжимает пальцами покрытое слизью крошечное запястье, ищет пульс.
Маэно спрашивает на голландском:
— Ваше мнение?
Пульса нет.
— Младенец мертв, — на том же языке отвечает Орито. — Скоро и мать умрет, если его не извлечь.
Акушерка дотрагивается до раздутого живота Кавасэми, кончиками пальцев ощупывает выпуклость вокруг пупка.
— Это был мальчик. — Она опускается на колени между раздвинутыми ногами роженицы, отмечает узкий таз и обнюхивает выпяченные половые губы, чувствуя солодовый запах свернувшейся крови и экскрементов, но не вонь разложившегося плода. — Умер час-два назад. — Орито спрашивает служанку: — Давно отошли воды?
У служанки язык отнялся от изумления при звуках чужого языка.
— Вчера утром, в час дракона, — с каменным лицом произносит домоправительница. — Вскоре после того у госпожи начались схватки.
— А когда младенец в последний раз брыкался?
— В последний — сегодня, около полудня.
— Доктор Маэно, вы согласны с тем, что перед нами случай... — она употребляет голландский термин, — «поперечного предлежания»?
— Возможно, — отвечает лекарь на том же непонятном для непосвященных языке. — Но без обследования...
— Младенец переношен дней на двадцать, если не больше. Он должен был повернуться.
— Малыш решил отдохнуть, — уверяет госпожу служанка. — Правда, доктор Маэно?
— Возможно... — колеблется честный доктор, — вы и правы...
— Отец сказал, — произносит Орито, — что за родами наблюдал доктор Урагами.
— Наблюдал, — хмыкает Маэно, — из своего уютного кабинета. Когда младенец перестал брыкаться, Урагами объявил, что в силу неких причин, которые открыло ему, великому прорицателю, гаданье, душа ребенка не желает появляться на свет и потому исход родов зависит лишь от духовной силы матери.
Маэно нет нужды уточнять: «Прохиндей боится, как бы его репутация не пострадала, если под его наблюдением ребенок уважаемого человека родится мертвым».
— После этого камергер Томинэ убедил градоправителя обратиться ко мне. Увидев ручку младенца, я сразу вспомнил вашего шотландского врача и потребовал, чтобы вас вызвали на помощь.
— Для нас с отцом ваше доверие — великая честь, — отвечает Орито...
...А про себя думает: «Будь проклят Урагами, не хотел потерять лицо и сгубил человеческую жизнь».
Лягушачий хор вдруг замолкает — словно отдернули звуковой занавес, и стало слышно, как шумит Нагасаки, приветствуя благополучное прибытие голландского корабля.
— Если ребенок мертв, — говорит Маэно по-голландски, — нужно его немедленно извлечь.
— Согласна.
Орито просит домоправительницу принести горячей воды и чистой ткани, нарезанной на полосы. Подсовывает наложнице под нос флакончик нюхательных солей, чтобы хоть на несколько мгновений привести в сознание.
— Барышня Кавасэми, сейчас мы поможем вашему ребенку появиться на свет. Вы позволите мне ощупать вас изнутри?
Тут снова наступают схватки. Ответить наложница не в силах.
Служанки приносят два медных таза с подогретой водой. Схватки ненадолго затихают.
— Нужно честно сказать, что ребенок умер, — по-голландски предлагает доктор Маэно. — Ампутировать ручку и затем вытащить остальное.
— Вначале я хочу определить на ощупь, в какую сторону изогнута спинка плода.
— Если вы можете это сделать, не отрезав ручку, — Маэно имеет в виду ампутацию, — определяйте!
Орито, смазав правую руку рапсовым маслом, обращается к прислужнице:
— Сложите полоску ткани в несколько раз... Да, вот так. Приготовьтесь, нужно будет втиснуть эту подушечку между зубов госпожи, иначе она может откусить себе язык. По бокам оставьте свободное место, чтобы она могла дышать. Доктор Маэно, я приступаю к осмотру.
— Вы — мои глаза и уши, барышня Аибагава, — отвечает доктор.
Орито проталкивает пальцы между бицепсом ребенка и разорванными половыми губами матери, погружая руку до запястья во влагалище Кавасэми. Наложница дрожит и стонет.
— Прошу меня простить, — произносит Орито. — Прошу простить...
Пальцы скользят между теплой слизистой, и кожей, и мышцами, еще влажными от околоплодной жидкости. Мысленно акушерка представляет себе гравюру из далекой, просвещенной и варварской Европы...
Если спинка выгнута в обратную сторону, так что голова просунута между лодыжками, словно у китайского акробата, необходимо ампутировать ручку ребенка, а туловище разделить на части зазубренными щипцами и вытащить наружу по кускам. Доктор Смелли предупреждает: если хоть один кусочек останется во чреве, он загниет и роженица может погибнуть. При согнутом же расположении, когда колени прижаты к груди, можно, отпилив ручку, повернуть плод, зацепить крючками за глазницы и вытащить целиком, головою вперед.
Указательный палец акушерки проходится по выступающим позвонкам, продвигается от нижнего ребра до тазовой косточки, нащупывает крохотное ушко, ноздрю, ротик, пуповину и член размером с креветку.
— Согнутое положение, — докладывает Орито, — но пуповина обмоталась вокруг шеи.
— Как вы считаете, пуповину можно высвободить? — Маэно забывает, что нужно говорить по-голландски.
— Надо попробовать. Сейчас дайте ей прикусить ткань, — говорит Орито служанке. — Пожалуйста.
Дождавшись, когда матерчатый комок окажется меж зубов Кавасэми, Орито глубже проталкивает руку, прихватывает большим пальцем пуповину, четырьмя остальными подцепляет снизу подбородок зародыша, запрокидывает ему голову и стягивает пуповину через лобик и макушку. Кавасэми истошно кричит, по руке Орито стекает горячая струйка мочи, но цель достигнута с первой попытки: пуповина высвободилась. Орито вытаскивает руку и отчитывается:
— Пуповина свободна. Уважаемый доктор захватил с собой... — для этого предмета нет японского названия, — щипцы?
— Захватил. — Маэно похлопывает по шкатулке с врачебными инструментами. — На всякий случай.
— Можно попытаться извлечь ребенка... — Орито переходит на голландский, — без ампутации. Чем меньше крови, тем лучше. Но мне нужна ваша помощь.
Доктор Маэно обращается к камергеру:
— Для спасения жизни барышни я вынужден вопреки приказу господина градоправителя зайти за занавеску вместе с акушеркой.
Камергер Томинэ теряется перед трудным выбором.
— Вы можете обвинить во всем меня, — предлагает Маэно. — Скажете, что я самовольно нарушил приказ.
— Это мне решать, — говорит камергер. — Делайте, что считаете нужным, доктор.
Старик шустро подныривает под занавеску, держа в руках изогнутые щипцы.
При виде чужеземной штуковины служанка испуганно вскрикивает.
— «Форцепс», — коротко произносит доктор и больше ничего не объясняет.
Домоправительница заглядывает за занавеску, приподняв тонкую ткань:
— Не нравится мне это! Пусть чужеземцы режут и кромсают и зовут это «медициной», однако и подумать невозможно...
— Разве я даю советы домоправительнице, — рычит Маэно, — где лучше покупать рыбу?
— Форцепс ничего не режет, — объясняет Орито, — это чтобы ухватить и тянуть. Все равно что пальцы акушерки, только держит крепче... — Она снова пускает в ход нюхательные соли. — Барышня Кавасэми, сейчас я этим инструментом... — поднимает повыше щипцы, — помогу вашему ребенку появиться на свет. Не бойтесь и не сопротивляйтесь. Европейцы постоянно им пользуются, даже когда рожают княгини и королевы. Мы очень мягко и надежно вытащим ребенка.
— Делайте... — Голос Кавасэми охрип и еле слышен. — Делайте...
— Благодарю вас. А когда я попрошу барышню тужиться...
— Тужиться... — Кавасэми так измучена, что ей, кажется, почти уже все равно. — Тужиться...
— Сколько раз, — вновь заглядывает за занавеску Томинэ, — вы применяли этот инструмент?
Орито впервые замечает, что нос у камергера когда-то был сломан и расплющен — уродство, хоть и не такое сильное, как ожог на ее собственном лице.
— Применяла часто, и ни одна пациентка не пострадала.
Только Маэно со своей ученицей знают, что «пациентками» были выдолбленные дыни, а младенцами — смазанные маслом тыковки. Орито вновь пропихивает руку в чрево Кавасэми — в последний раз, если повезет. Акушерка нащупывает горло плода, поворачивает его голову к шейке матки. Пальцы соскальзывают, Орито ухватывает прочнее и еще немного проворачивает мертвое тельце.
— Доктор, прошу вас...
Маэно вводит щипцы по обеим сторонам торчащей наружу крохотной ручки, глубоко, до самого шарнира.
Зрители ахают; с пересохших губ Кавасэми срывается крик.
Орито ощупью пристраивает изогнутые лопасти щипцов по обе стороны мягкого младенческого черепа.
— Сжимайте!
Врач крепко, но бережно смыкает щипцы.
Орито перехватывает рукоятки щипцов левой рукой, ощущая упругое сопротивление — похоже на губку конняку. Ладонью правой охватывает голову ребенка.
Костлявые пальцы доктора сжимают запястье Орито.
— Чего вы ждете? — спрашивает домоправительница.
— Следующих схваток, — отвечает доктор Маэно. — Уже вот-вот...
Кавасэми снова болезненно тяжело дышит.
— Раз и два, — считает Орито. — Кавасэми-сан, тужьтесь!
— Тужьтесь, госпожа! — заклинают служанка с домоправительницей.
Доктор Маэно плавно тянет щипцы на себя. Орито правой рукой подталкивает головку плода к родовому отверстию. Приказывает служанке взяться за ручку и тоже тянуть. Сопротивление усиливается — головка подошла вплотную к родовым путям.
— Раз и два... Давай же!
Сминая клитор, наружу показывается макушка трупика, покрытая спутанными волосиками.
— Вот он! — ахает служанка под непрекращающиеся звериные крики Кавасэми.
Вот показалось личико в разводах слизи...
...а за ним — целиком скользкое безжизненное тельце.
— Ах, но как же... Ах! — вскрикивает служанка. — Ах...
«Она поняла». Орито откладывает в сторону щипцы, поднимает вялое тельце за ножки и шлепает. Она действует по привычке, вколоченной долгим обучением, не надеясь на чудо. После десятого шлепка останавливается. Пульса нет. Орито не чувствует щекой дыхания из ротика и ноздрей. Нет нужды вслух объявлять очевидное. Орито ножом перерезает пуповину ближе к животику, обмывает безжизненного мальчика в тазу и укладывает в колыбельку. «Колыбель вместо гроба, — думает она. — Свивальник вместо савана».
Камергер Томинэ отдает приказы слуге, что ждет снаружи:
— Передай его превосходительству, что сын родился мертвым. Доктор Маэно с акушеркой сделали что могли, но изменить волю судьбы им не под силу...
Теперь Орито заботит, как бы не началась родильная горячка. Нужно извлечь плаценту, обработать промежность отваром целебной травы якумосо и остановить кровотечение из разрыва в анусе.
Доктор Маэно отходит за занавеску, чтобы не мешать.
В приоткрывшуюся щель влетает мотылек размером с птицу и шарахается Орито прямо в лицо.
Отмахнувшись, она нечаянно задевает щипцы.
Щипцы с грохотом падают в медный таз. Видно, шум напугал пробравшегося в комнату мелкого зверька — тот жалобно скулит.
«Щенок? — удивляется Орито. — Или котенок?»
Загадочный зверек пищит совсем близко. Под футоном?
— Прогони его! — велит служанке домоправительница. — Прогони!
Зверек опять мяучит, и вдруг Орито понимает, что звук доносится из колыбельки.
«Не может быть. — Акушерка гонит прочь надежду. — Не может этого быть...»
Она отгибает край пеленки, и точно в этот миг ротик младенца открывается. Вдох, еще один и еще. Крохотное личико сморщивается...
...и ярко-розовый новорожденный деспот приветствует Жизнь сердитым воплем.
