По мерзлой декабрьской дороге, ведущей в город Мэргород, двигались два путника. Идти было трудно. Дул встречный ветер, метель колола лица и руки, пробирала до костей. Но молодые люди — и одеты были не по-зимнему, и не ели со вчерашнего утра. Так что мысль о возможном ужине и тёплой постели неутомимо гнала их вперёд. Звали их Антон и Снегирь.

— Долго ещё?!.. — повернулся к товарищу Антон, с трудом пытаясь перекричать ветер.

— Скоро!.. — махнул рукой Снегирь. — Полчаса, не больше!.. Видишь во-он ту сосну?!.. — На пригорке недалеко от дороги стояла разбитая молнией кривая сосна. — Это верный знак, что город близко!..

— Руки закоченели!.. — посетовал Антон.

— Потерпи!.. — успокоил его Снегирь. — Когда я в прошлом году пролетал над городской площадью!..

Тут его странные слова заглушил новый порыв ветра, юноша посильнее затянул шарф и замолчал…

 

Над городом стоял Поздний Вечер. Казалось, он небрежно облокотился на крыши домов, попыхивая печными трубами и пуская дым под облака.

Метель утихла, разбросав лиловый искрящийся снег на дома, деревья и тротуары.

Мчались богатые экипажи, дребезжали пролётки. Прохожие, кутаясь в пальто и шубы, спешили к домашнему очагу, и никому не было дела до двоих путников, оказавшихся волею судьбы в их городе.

На башне Ратуши, в центре циферблата, поблескивала дата уходящего дня: 28 декабря.

А в центре площади стояла нарядная высоченная ёлка с диковинными игрушками и цветными фонарями.

Неподалёку от Ратуши высилось старинное здание, на котором огненными буквами было написано:

ГОСТИНИЦА «ВОТ БОГ, А ВОТ ПОРОГ!»

Вход охраняли два мраморных льва, с выпученными от бессонницы глазами.

Снегирь постучал в дверь медным кольцом.

За стеклом отодвинулась тяжёлая портьера, и за ней появился заспанный Гостинщик с услужливой улыбкой. Однако, разглядев гостей, он погрозил им кулаком и скрылся.

— Эй! — сильней задёргал кольцо Антон. — Мы хотим переночевать!

— И поужинать! — добавил Снегирь.

Прямо над входом с треском растворилось окно, и наружу высунулась всклокоченная голова Гостинщика:

— Подите прочь! Или я позову стражу! Моя гостиница не для бродяг!

— Мы не бродяги, сударь! — с достоинством ответил Снегирь. — Мы — музыканты! Разве не видно?

Но прежде, чем он успел закончить фразу, окно громко захлопнулось.

— О, гостеприимство! — прорычал в бессилии Антон и пнул ногой дверь.

Подмётка сапога сразу же отлетела в сугроб. Пришлось её разыскивать в снегу. Снегирь расхохотался, да так громко, что мраморные львы, казалось, недовольно скосили на него безжизненные глаза.

— Ничего смешного! — угрюмо сказал Антон, возившийся с подмёткой, привязывая её обрывком верёвки к сапогу. — Что будем делать?

— Выступать! — внезапно предложил Снегирь. — Прямо здесь! Ты погляди, какая сцена! Какие кулисы! — показал он на крыльцо со львами.

— Что?! — взвился Антон. — Прямо здесь?! Играть перед невежей?!

— И — немедленно! — твёрдо повторил товарищ.

— Ну, уж нет! — обиженно ответил скрипач. — Да и как играть? Пальцы заледенели…

— Доставай скрипку, — всерьёз промолвил Снегирь.

Антон тяжело вздохнул и принялся сгибать и разгибать одеревенелые от холода пальцы, согревая их своим дыханьем. Затем расстегнул плащ и потянулся к скрипичному футляру, висевшему на плече под плащом.

— Не мешкай, — поторопил его товарищ, пританцовывая на морозе. — Чего копошишься?

— Её… нет!.. — сдавленным голосом вскрикнул Антон, раскрыв старый футляр. В его глазах сверкнули слёзы. В футляре лежало сырое берёзовое полено.

— Вот беда-то!.. — огорчился Снегирь. — Я догадываюсь, чья эта работа! Хозяин дорожного трактира! Он забрал её, вместо платы за приют, когда мы прикорнули на часок.

— Да весь его трактир не стоил и одного скрипичного колка! — воскликнул потрясённый скрипач. — Что же делать?!..

Он закрыл лицо руками и присел на занесённую снегом ступеньку.

В домах гасли окна, прохожие и экипажи мелькали всё реже и реже. Вновь закружилась позёмка.

— Ну-ну, — обнял загоревавшего Антона Снегирь. — Не отчаивайся!

Эх, умей он сейчас летать — слетал бы к трактирщику да вернул бы другу скрипку!..

— Эй, Антон! Спишь, что ли?..

Скрипач спал, уронив голову на плечо.

— Ах, несчастные мы с тобой, разнесчастные!.. — сокрушённо прошептал Снегирь. Затем замолчал и тоже прикрыл глаза…

…И почудилась ему, а может, и приснилась — земля с высоты птичьего полёта, чистые небеса… Послышались свист ветра и утренняя песня, которую он пел, когда был птицей…

Его поймал мальчишка-птицелов, когда Снегирь присел на мгновенье попить воды из ручья. Это было в прошлом году. Лёгкая крепкая сеть накрыла его, и чёрные крылья с синим отливом отчаянно затрепетали. Дико и бесполезно… Потом он очутился в большой плетёной корзине. В ней уже сидели несколько пленников: коноплянка, голубь и трясогузка. На рынке быстро нашёлся покупатель на голубя, потом купили трясогузку, затем коноплянку, которая жалобно силилась что-то спеть среди прутьев. Снегирь остался один. Он не стал петь в неволе.

— Пой! Пой! — говорил ему мальчишка-птицелов, тыча в него зелёным прутиком.

Снегирь молчал. А кому была нужна красивая, но безголосая птичка!

— Пой же! Пой! — злился мальчишка. — Или я отдам тебя кошке!

— Зачем же кошке?! — раздался рядом чей-то весёлый голос.

Перед разозлённым птицеловом стоял парень в широкополой шляпе, в плаще и со скрипичным футляром в обнимку.

— Разве кошка поймёт его песни? — улыбался он. — Ну-ка, спой, дружок! — обратился скрипач к птице.

Но Снегирь продолжал молчать. Он растопырил крылья и часто-часто дышал от страха и жажды.

— Да он немой! — процедил сквозь зубы мальчишка.

— Конечно не твой, — скаламбурил молодой человек и достал из кармана плаща тощий кошелёк. — Сколько просишь?

— Вообще-то… — наморщил лоб мальчишка, — он стоит пять монет. Но вам я продам за четыре.

— Держи одну! — подытожил разговор скрипач и, отдав продавцу медяк, открыл дверцу клетки.

— Лети! — торжественно приказал он Снегирю.

Тот, не поверив, прижал крылья к телу, затем встрепенулся и вылетел на волю.

Ах, как же хорошо было в небе после клетки из ивовых прутьев! Какой прекрасной казалась сверху земля! Даже солнце светило ярче! И облака были белее! И синее река. Как же ты сладка, свобода!..

Снегирь запел, да так звонко, что все на земле подняли к нему головы! И люди, и козы, и собаки!

— Чудесный певец! — восхищённо сказал самому себе скрипач и взял в руки скрипку.

Мелодия взлетела вслед за Снегирём. В ней были — и звон дождей, и шум ветра, и плеск ручьёв, и свист вьюги… Казалось, было слышно, как стонали деревья и шептались травы. О, волшебная мелодия скрипки! Она напоила свежестью души, одарила радостью сердца, оживила всё кругом!.. Певец и музыкант вместе пели гимн земле и солнцу!

Снегирь вдруг почувствовал, что его неодолимо тянет вниз — к ромашковому лугу, и только коснулся земли — в один миг стал человеком! Он с тоской поглядел в небо, но, ободрённый улыбкой скрипача, шагнул ему навстречу.

Так они встретились — Певец и Скрипач — и пошли вдвоём по дорогам, деля кусок хлеба и медный грош, щедро отдавая людям своё богатство — музыку. Они пели колыбельные песни детям, хвалу отважным, серенады влюблённым. Старым людям пели песни их молодости, больным и несчастным — мелодии, приносящие силу и надежду. Так и жили.

Они не дрожали перед сильными мира сего. За это одни их любили, другие боялись: даже однажды пытались убить, но друзей защищала волшебная мелодия скрипки.

Пока Снегирю снилось небо, скрипач видел во сне своё детство… Антон не помнил себя малышом, забыл, кто — мать, кто — отец, даже не знал их имён… Лишь чей-то прекрасный женский голос над его колыбелью эхом жил в его сердце…

Вот и всё, что осталось от раннего детства, если не считать медальона на серебряной цепочке. На нём была выбита одна-единственная буква «N» в виде двух ноток. Но что означала эта буква — Антон не знал. Иногда даже казалось, что медальон ему повесили в Приюте, как ребёнку без имени. Мальчик N — мальчик-Никто!..

О, Антон хорошо помнил своё приютское детство! Странное было заведение! Помнил, высохших от злости, дам, путавших указку с тростью и называвших себя учительницами. Помнил злобных ключников со связкой тяжёлых ключей от карцера и подвала, мнивших себя воспитателями. Вспоминал толстых неповоротливых воровок с полными кошёлками мяса и овощей, считающихся поварами. Да ещё лысого картёжника, проигравшего почти всё казённое имущество — от колченогих парт до штопаных простыней, у которого была должность Инспектора Приюта!.. И все они, не имея никогда своих детей, дружно взялись за воспитание, поучение, наказание детей чужих, будучи абсолютно уверены, что главное в педагогике — это страх и боль. И совершенно не подозревали, что рядом живут Любовь, Доброта и Достоинство. Много раз стучались те в приют — то летним дождём, то пением соловья, то солнечным зайчиком. Но его двери были наглухо закрыты перед ними, а если и открывались, то лишь затем, чтобы обречь новых несчастных мальчишек и девчонок на живое погребение.

И всё же дети убегали. Кто постарше — навсегда, а ребятня — всего на денёк-другой. Через подкоп в задней стене, выходящей к оврагу, они целыми днями носились, весёлые и беззаботные, воруя еду у лавочников или до отвала наедаясь ягодами в лесном малиннике. Но всё это было летом, а зимой — куда убежишь?.. Терпи, сирота! Учись, живи впроголодь и жди весенних дней!..

Однажды поздней весной Антон повстречался на лугу с цыганским табором. Его угостили заячьим рагу и дали попробовать глоток молодого яблочного вина. Хмель ударил в голову двенадцатилетнему мальчишке, а одна затяжка чубука с крепким табаком завершил дело: сознание затуманилось, и когда он очнулся, то уже трясся в цыганской кибитке.

«Меня украли! — подумал Антон. — Меня увозят… Куда?.. — И тут же счастливо улыбнулся: — Как это здорово!..»

А кони мчались всё быстрей, мимо проносились леса и деревни. Вперёд, скрипучая кибитка! К солнцу, к луне, к звёздам! Куда угодно! Лишь бы не повернуть назад…

Так он остался в таборе. Его полюбили за весёлый нрав, за смелость и прямоту, а юные девушки-цыганки даже стали заглядываться на рослого не по годам подростка.

Однажды он услышал у костра игру скрипки в руках вайды — старого вождя. Под её плач Антон не заметил своих слёз, что смешались с ночной прохладой. И впервые ощутил острое желание научиться играть.

— Не плачь, научу, — сказал ему старый музыкант.

И с этой ночи Антон уже не расставался со скрипкой. Он выучился играть на ней так легко и быстро, что даже старый вожак был искренне изумлён его успехами. С каждым днём талант скрипача набирал силу, как молодая трава на разогретом от солнца пригорке. И когда мелодия, вырвавшись из-под смычка, словно подземный ключ, всколыхнула душу старому цыгану, тот, нахмурив морщинистый лоб, сказал:

— Возьми скрипку себе, парень! Сегодня я увидел в твоих глазах не отблеск костра, а неистовый огонь музыки, наполняющий душу. Быть тебе музыкантом! А что принесёт это — печаль или радость — неведомо никому… Она — твоя, сынок, и в легкий час, и в трудную минуту…

С того дня Антон стал играть на свадьбах, и на поминках, принося в табор кучу денег и золотых вещей. Звонкая и весёлая слава об игре Антона разнеслась по дорогам. Всюду, куда бы ни приехали цыгане, горожане тут же интересовались, а не в их ли таборе живёт тот самый Антон-музыкант, и ни один мэр или бургомистр не трогали кочевой народ.

Когда же старый вожак умер, новый оказался злым и алчным. Смолкли песни у костров, умолк смех. Скрипка стала играть редко, словно соловей в холодные дни, а если играла, то лишь грустные мелодии, от которых плакала душа.

И однажды Антон сбежал из табора. Пять лет бродил по дорогам и лишь в прошлом году встретился со Снегирём.

Зима была для них трудной. Неурожайный холодный год изменил людей. Теперь они не были такими добрыми и щедрыми, как раньше. Бывало, и собак спустят, и камень в вослед бросят.

Попав в Мэргород, оба музыканта так устали, что крепкий сон сморил мгновенно обоих, и они не услышали чьих-то скрипучих шагов на снегу.

Рядом со спящими молодыми людьми появилась старая цыганка. Её тщедушную фигуру укрывала с головы до пят длинная цветастая шаль. Подмышкой она держала чёрного петуха.

— Ко-ко-ко!.. — с любопытством выглядывал тот из-под шали.

Завидев спящих, цыганка прямиком направилась к ним, с тревогой глянула на торчащие худые колени из-под рваных плащей, на шляпы, занесённые снегом, на их бледные в сумраке лица… Дотронулась до плеча Снегиря.

Тот вздрогнул во сне, камнем упал с небес на землю и раскрыл глаза.

— Это ты Антон-музыкант? — спросила цыганка.

— Это он, — указал Снегирь на Антона. — Только не будите его. Пусть поспит. В дорожном трактире, где мы вчера ночевали, украли его скрипку.

— Скрипка у меня, — сказала цыганка. — Её стянул наш цыганёнок. Хороший улов, подумали мы. Но многие в таборе сказали, что хозяин скрипки — Антон…

Она достала из-под шали скрипку и смычок.

— Его?

— Она самая!.. — взял её Снегирь и с огорченьем сказал: — А я на трактирщика подумал… — И осторожно положил смычок и скрипку на место в пустой футляр. — Спасибо вам!. — поклонился он цыганке. — И простите, что заставили вас… в такую ночь…

— Это вы нас простите, — перебила она его и торопливо добавила: — Бегите отсюда! Плохой город!..

— Ко-ко-ко! — что-то важное промолвил петух из-под шали.

— Он говорит, — сказала цыганка, — что к утру будет крепкий мороз. Замёрзнете оба…

Снегирь взглянул на Антона. Тот так крепко спал, что даже на миг показалось, будто и не дышит. Снегирь испуганно тряхнул его за плечи и обернулся к цыганке, словно прося о помощи. Но ни её, ни петуха уже не было. А следы, ведущие в ночь, быстро замела вьюга…

— Проснись же, проснись! — затормошил Снегирь Антона.

— Ну, чего тебе?.. — недовольно сквозь сон пробурчал тот.

— Надо бежать!

— Куда?.. — Зачем?..

— Ещё не знаю…

— Отстань… — махнул рукой скрипач и повернулся на другой бок.

— Твоя скрипка нашлась! — прокричал ему на ухо Снегирь последний аргумент.

Антон сразу же раскрыл глаза, вскочил на ноги и открыл футляр. Господи, так и есть! Смычок и скрипка! Он и она! И пробежит искра между ними! И родится новый звук! И новая жизнь!

Он едва в это поверил… Сердце учащённо забилось. Потом затрепетало. Музыкант взял скрипку в руки, и услышал ещё несыгранную мелодию, которая горячей волной плеснула в его душу!

Снегирь молча наблюдал за товарищем.

А тот подул на озябшие пальцы и, словно до сих пор не веря, что все это — явь, нежно провёл смычком по струнам… В тишине падающих снежинок вознёсся к небу тоскливый отзвук Прошлого, тихое звучание Настоящего, радостные звуки Будущего.

— Она вернулась ко мне! — жарко промолвил скрипач. — Но как?!..

И Снегирь рассказал про встречу с цыганкой.

— Невероятно! — рассмеялся Антон. — Значит, меня ещё помнят!.. — И тут же, позабыв, что все вокруг спит, вскинул скрипку на плечо.

Не успел Снегирь ему сказать: «Нам надо бежать из этого города!», как нетерпеливый смычок сразу же впился в струны! Мелодия, в которой звенели звёзды и шумел ветер, уже неслась над ночным городом!

Поздний Вечер, казалось, удивлённо глянул на них из поднебесья и тотчас же исчез, растворился, пропал! А солнце, давно ушедшее на покой, внезапно передумало и вернулось. И засветило над землёй весенним утром!

На тротуарах сквозь тающий снег стали пробиваться цветы. И хохотали брызжущим смехом ручьи талой воды, и птицы вторили скрипке. Грохоча по крышам, ловко перепрыгивая с одного дома на другой, бежал мальчишка Утро. В одной руке у него был сачок, которым он ловил звёзды, в другой звенел колокольчик. Горожане распахивали окна, выходили на улицы и желали друг другу всего доброго. Мраморные львы блаженствовали на солнце, с удовольствием прищурив глаза. Башенные часы на Ратуше пробили десять часов утра, а на циферблате сменилась дата: 28 апреля. Звенела синева, и падал к ногам Музыканта нескончаемый дождь монет!

Гостинщик принёс пустую корзину и, ползая у ног скрипача, всё собирал монету за монетой, а когда набрал доверху, почтительно стал рядом, не выпуская корзину из рук.

— Милости прошу ко мне!.. — поклонился он Снегирю. — В темноте не разглядел великого маэстро! Больные, знаете ли, глаза! Окажите честь!.. Прошу вас! — И кланялся, кланялся…

А скрипач всё играл.

В толпе появился молчаливый человек в белом цилиндре. Появился и — тут же исчез…

 

…На балконе соседнего дома, скрываясь за листьями дикого винограда, потрясёно слушала музыку дочь мэра Мария. Мелодия была нежная, светлая и печальная. Щемило сердце, ужасно хотелось плакать. Но девушка сдерживалась, сжимая губы и шмыгая носом.

Она безумно стеснялась себя перед всем миром, стеснялась своего бледного лица, слишком большого лба — девушка действительно была не красавицей, но вовсе и не такой уродиной, какой сама представлялась себе…

Скрипач всё играл и играл, а Гостинщик ныл, стоя рядом:

— Прошу же!.. Пожалуйте в мои апартаменты! Превосходная кухня!

— Тише, папаша, тише! — вполголоса урезонивал его Снегирь.

— Лучшие номера! — назойливо рекламировал хозяин гостиницы. — Не постели — сплошной пух!

— Нет-нет! — уже не на шутку запротестовал Снегирь: он отчетливо помнил предостережение старой цыганки. — Нам надо идти. Всё, что можно было получить в вашем городе — мы получили сполна!

— Не отпущу! — испуганно воскликнул Гостинщик, ещё крепче прижимая к груди тяжёую корзину. — Если чем обидел — готов извиниться!.. Ужасный характер! Нервная работа!..

Шквал аплодисментов заглушил его слова, когда смычок с последним звуком взмыл и опустился.

— Пойдём отсюда! — шепнул Антону Снегирь. — И как можно скорее!

— Что-то случилось?.. — рассеянно спросил скрипач, продолжая раскланиваться по сторонам и дарить улыбки.

— Здесь нельзя оставаться, — шептал Снегирь. — Плохой город!..

— Я бы так не сказал о городе, в котором возможно подобное чудо, — ответил Антон, с поклоном принимая протянутый ему букет первых весенних цветов. — Смотри, как нас принимают. Честно говоря, я согласился бы дать ещё один концерт!.. Кроме того, я устал и ужасно хочу есть!

— Шампиньоны в китайском соусе, телятина под виноградным маринадом и мадера из подвалов моего прадедушки! — искушал Гостинщик, прислушиваясь к их разговору.

Рядом с ними на миг появился ещё один тип в цилиндре, такой же молчун, что и первый. Так же покрутился и — пропал. Только на его голове сидел цилиндр чёрного цвета.

Но наши герои странных молчунов не заметили, а продолжали жарко спорить:

— Ты сам привёл меня в этот город! — напомнил Антон Снегирю.

— Я всё перепутал, — торопливо соврал тот. — И дорогу, и место…

— Нас не перепутаешь ни с кем! — запротестовал Гостинщик, вновь бесцеремонно встревая в разговор. — «Вот Бог, а вот порог!» — лучшее место на свете! — И, обернувшись к окнам гостиницы, крикнул торчащим в них слугам и поварятам: — Эй, там! Два самых аппетитных завтрака и лучший номер в нашем заведении!

— Всё! Мы остаемся! — решительно решил Антон. — Не вижу причины для беспокойства.

Снегирь хмуро молчал.

— Ну, хорошо! — сказал скрипач. — Поедим, отоспимся, а вечером в путь!.. Идет?..

— Кто же уходит в дорогу на ночь? — заметил, обомлевший от счастья, Гостинщик. — Переночуете, а уж утром — счастливого пути!

— Ещё один ваш совет, папаша, — ответил ему Снегирь, кипя от негодования, — и мы найдём другую гостиницу!

— А другой в городе нет! — радостно сообщил тот.

— Спасибо за помощь! — окончил разговор Снегирь и, отобрав у оторопевшего Гостинщика корзину, пересыпал монеты в тулью свой широкополой шляпы.

Когда скрипичная музыка смолкла, дочь мэра вернулась с балкона в свою комнату.

Она рассеянно полистала журнал мод, бесцельно походила из угла в угол и с тоской подошла к зеркальному трюмо.

То, что Мария увидела в зеркале, заставило её на миг отшатнуться, затем зажмуриться, потом широко раскрыть глаза, и на этот раз вплотную приблизиться к своему отражению.

Это была она и не она! Голубоватая бледность кожи теперь приобрела благородную белизну, тонкие линии носа даже самые придирчивые критики назвали бы аристократическими. Высокое чело, нежные, чуть подрагивающие губы. Вместо стеснения и угловатости подростка — женственность.

Мария испуганно и недоверчиво провела рукой по лицу — девушка в зеркале повторила те же движения. Без сомнения, это — она! Такой Мария видела себя только во снах, только в мечтах! И вдруг — наяву! И прекрасные глаза её стали ещё прекрасней.

«Неужели это я?» — улыбнулась она себе.

— Да, это — я! — рассмеялась Мария счастливым тихим смехом. — Конечно же, это — я! — расхохоталась она до слёз. — Ах, это — я!.. — И закружилась по комнате.

А когда сердце уже готово было выпрыгнуть наружу, девушка остановилась, отдышалась, заглянула напоследок в зеркало и заспешила на площадь.

 

У гостиницы горожане до хрипоты спорили о том, что это было, в конце концов?! Одни говорили: сказочный сон, другие утверждали: волшебный спектакль, третьи уверяли: мировой гипноз. Старушки крестились, шепча о конце света. Но большинству было всё равно: лишь бы из-за этой новоиспеченной весны не стало вдруг хуже. Необычайное явление так поразило жителей города, что они не заметили мэра, появившегося в толпе.

Это был невысокого роста человек, лет сорока, располневший, с гладковыбритым лицом. Мешки под глазами свидетельствовали то ли о болезни почек, то ли о чрезмерной любви к застолью. Его насупленный взгляд, говоривший, казалось, об угрюмости или жестокости, на самом деле был обманчив — мэр, или как его называли за глаза «отец города» был, как ни странно, человеком весёлым и добродушным. Лишь должность, на которой он находился, требовала от него всей строгости и собранности, поэтому большинство горожан, не зная мэра близко, считали его грозой всего города, а его именем пугали детей.

Рядом с ним почти всегда находились два крепких коренастых молодца по имени Белый и Чёрный, что соответствовало цвету их цилиндров на голове. Они были не только его охраной, но и тайными агентами городской власти, хотя ни для кого это давно уже не было секретом. Всё, что бы ни случилось в городе и его окрестностях, в любом доме и на любой улице, с каждым жителем или животным, днём или ночью, — тут же передавалось в Ратушу устным или письменным доносом. Говорили охранники редко, чаще молчали, а если и открывали рот, то не утруждали себя длинными фразами. В основном, употребляли два междометия: «у-уу» и «угуу». Они-то и привели на площадь «отца города».

— Всем разойтись! — приказали они горожанам и, пригрозив толпе кулаком, вбежали в гостиницу следом за мэром.

Навстречу им с несмываемой улыбкой уже спешил Гостинщик:

— Какое счастье видеть вас в моем скромном заведении! — закатил он в восторге глаза.

— Допоёшь потом! — прервал его мэр. — Где они?!

— Кто?! — опешил Гостинщик.

— Скрипач и его сообщник! Хоть бы проверил, кого поселяешь…

— Они за-а-автракают… — втянул голову в плечи хозяин гостиницы, с ужасом осознавая, что сделал что-то не так.

— В тюрьме их накормят! — заорал мэр.

— Ва-ва-ваше превосходительство! — заныл Гостинщик, ни жив, ни мёртв. — Не знал, что они — преступники! Больные, знаете ли, глаза. Нервная работа! Просмотрел!

— Веди! — зарычал на него хозяин города, и тут же отдал приказ тайным агентам: — Достать оружие! Бандиты могут быть вооружены!

Чёрный и Белый вытащили из потайных карманов по огромному револьверу.

Бесшумно поднявшись на второй этаж, защитники городского спокойствия остановились у двери, указанной Гостинщиком, мэр властно постучал.

— Что нужно? — донесся голос Снегиря из комнаты.

Гостинщик растерянно взглянул на «отца города» — тот жестом велел ему отозваться.

— Это я… — проблеял хозяин. — Я вам… м-м-м… молочка принес… э-э-э… с кофе.

Задвижка щёлкнула, и агенты тут же ворвались в номер. Не успели музыканты охнуть, как их уже обыскали с ног до головы, однако оружия у подозреваемых не обнаружили.

— Кто такие?! — грозно навис над ними мэр.

— Бродячие музыканты, — бесстрашно ответил певец.

— Бродяги, значит!

— У-уу! — угрожающе протянул Белый.

— Угуу! — констатировал Чёрный.

— Мы не бродяги! — повторил Снегирь с достоинством.

— А паспорта у вас есть? — строго спросил мэр.

— Это ещё зачем? — удивился Антон.

— Чтобы удостовериться, — нравоучительно изрёк мэр, — что вы именно те, за кого себя выдаёте.

— Что значит: «выдаём»?! — возмутился Снегирь. — Во-первых, мы никогда никого не выдавали, а во-вторых: все видели, что играл он сам! — он кивнул на Антона и уточнил: — Причём, совершенно бесплатно!

— У-ууу! — недоумённо подняли брови тайные агенты.

— Ну, почти… — сказал Снегирь. — Вообще-то мы оставляем себе горсть монет на ночлег и ужин.

— Хорош ужин! — усмехнулся мэр, выразительно тряхнув полной шляпой Снегиря.

— Это не наши деньги, ваша милость, — ответил Антон. — Мы их отдаём в детские приюты. Я сам вырос в таком.

— У-уу, ненормальные! — сказал Белый.