Завтра вернется Женевьев.
Наконец-то.
Она поедет из аэропорта на такси и попросила встретить ее у их дома. Конечно, я приду. Я три недели не видел свою девушку и очень соскучился.
Мне так не терпится уже с ней встретиться! Видимо, из-за этого я никак не могу уснуть, хотя все уже спят, даже Эрик. Его наконец-то доконали двойные смены, и он вырубается через час после того, как приходит домой.
Я сажусь на кровати и пялюсь в окно. Снаружи как будто все вымерло.
Я бы хотел сейчас с кем-нибудь поговорить, но на такую тему, что с кем попало ее не обсудишь. Лучше всего подходит ровно один человек, но именно из-за этого человека мне и нужно с кем-то поговорить. Я решаю порисовать: если выпустить мысли на бумагу, станет легче. Реально легче.
Я на скорую руку набрасываю портреты друзей и то, что им нравится. Дэйв Толстый любит бороться, так он может хотя бы представить, что он качок. Малявка Фредди обожает бейсбол, хотя его отец хочет, чтобы он занимался футболом. Брендану нравилось быть сыном своих родителей, а сейчас он только внук своего деда. Деон обожает драки. Дэйву Тощему для полного счастья нужен только косячок и лестница, которую можно обоссать. Женевьев полностью счастлива, когда работает над картиной, даже если не знает, как ее дорисовать. И, наконец, Томас любит парней.
Некоторые вещи даже рассказывать не нужно — их и так видно: например, всем ясно, что Дэйв Тощий любит курить травку, а Брендана засасывает пучина наркоторговли, потому что у него оба родителя в тюрьме. Точно так же я вижу, что Томас — гей, хотя никто, даже он сам, мне об этом не говорил. Возможно даже, я ему нравлюсь — хотя это бессмысленно, он мог бы выбрать кого-нибудь получше, чем гетеросексуальный парень со сколотым зубом, у которого к тому же все серьезно с девушкой.
Но я боюсь за Томаса. Может, конечно, если он когда-нибудь признается моим друзьям, им будет все равно, но что, если?.. Если они не смогут принять, что Томасу нравятся парни и это так же естественно, как то, что А-Я-Психу и Деону нравится драться? А что, если они попытаются выбить из него то, что нельзя выбить?
Я вырываю страницу из тетради.
В последний раз смотрю на рисунок — Томас целует высокого парня, — сминаю и выкидываю.
Я хочу сделать операцию Летео.
Сначала это была просто безумная идея. Ну, знаете, в шесть утра, если не спал всю ночь и жизнь трещит по швам, чего только в голову не приходит. Но я читал про Летео все выходные и обнаружил, что они реально могут помочь. Немного тревожит, конечно, вся эта шумиха по поводу шквала неудачных операций. Но я выяснил, что за последний месяц на каждую ошибку пришлось по двенадцать успешных случаев. И если все эти люди решили, что дело стоит риска остаться овощем, я уж лучше, наверно, рискну, чем снова попытаюсь сами знаете что сделать, потому что жизнь полный тлен.
Летео — страна вторых шансов. Я прочел много историй с их сайта — разумеется, без имен и личных подробностей.
Солдату, скрытому за серийным номером Ф-7298Д, не давало полноценно жить посттравматическое стрессовое расстройство, но в Летео стерли худшие его воспоминания. Теперь Ф-7298Д мог спокойно спать каждую ночь и избавился от кошмаров.
М-3237Е, мать близнецов, однажды бежала марафон, и рядом с ней взорвалась бомба. С тех пор женщина страдала агорафобией. Летео запрятали страшное зрелище подальше, и теперь М-3237Е спокойно выходит из дома и перед ней и ее детьми вновь открыт весь мир.
О моих ровесниках они тоже заботятся.
Семнадцатилетнюю С-0021П изнасиловал родной дядя. Он сел в тюрьму, но девушка с тех пор начала прижигать себе бедра сигаретами. Летео подавили воспоминания о насилии, что позволило девушке перестать винить в произошедшем себя и снова научиться доверять семье. Семнадцатилетний Д-1930С страдал от ужасных панических атак и каждый раз, придя домой из школы и не застав там родителей, воображал худшее. Летео установили причину его страхов и помогли от них избавиться.
Летео не отмахивается от наших проблем.
Но я теперь мечтаю об операции даже не из-за этого.
Я наткнулся на историю А-1799Р, пятидесятилетнего русского, отца семейства. Тот внезапно понял, что полжизни прожил не тем, кто он есть на самом деле, и четверть этого времени был женат на женщине, которую не любил и никогда не полюбит. Но он не мог ни бросить семью, ни сорвать ее с насиженного места и всем вместе отправиться на поиски более толерантной страны. Поэтому он слетал в Америку и попросил Летео сделать его гетеросексуалом. Летео покопались у него в голове и все поправили. В конце этой статьи я нашел ссылку на другую, про девятнадцатилетнюю П-6710С, которая страдала от издевательств сверстников и ощущения собственной неправильности. Ее родители перепробовали все, чтобы она чувствовала себя нормальной и любимой, но ничего не выходило. Тогда они обратились в Летео и сделали ее нормальной.
Я не хочу быть собой.
Не хочу всю жизнь сомневаться, примут ли мои друзья меня таким, как есть. Не хочу видеть, что будет, если не примут. Не хочу, чтобы мои особенности мешали мне дружить с Томасом. Потому что не быть с ним и так хреново, но знать, что наша дружба однажды кончится, потому что я просто не выдержу, — вообще нереально.
Конечно, перестать быть собой — это обман, но, если мне только каким-нибудь образом удастся накопить на операцию Летео, мое будущее станет радужнее. Сейчас на меня свалилось слишком много дерьма. Почему быть счастливым так тяжело?
У всей этой затеи с Летео есть большой недостаток: если ты несовершеннолетний, без взрослых тебя даже на консультацию не пустят. Отца у меня уже нет, просить Эрика сходить со мной я точно не буду, а значит, придется рассказывать маме, что именно я хочу забыть, а это примерно так же ужасно, как в детстве, когда она водила меня к парикмахеру и объясняла, какую стрижку я хочу. Вот только Летео — не парикмахерская, скорее уж клиника по удалению татуировок. Придется рассказать все.
Я бегу в Вашингтонскую больницу — перехватить ее перед ночной сменой в супермаркете. Надо только дорогу перебежать, это явно не самое сложное за сегодня. Нет, самое сложное было, когда я работал утреннюю смену, от кого-то из посетителей пахнуло одеколоном Томаса и у меня, блин, тупо разболелось сердце. Вот после этого выжить было реально сложно. Я устал.
Я добегаю до маминого кабинета. Она как раз договаривает по телефону.
— Аарон…
Я закрываю дверь и сажусь. Мое признание типа как бы сильно огорошит маму, но если я все расскажу и она со мной согласится — а она согласится, потому что желает мне только счастья, — тогда я стану счастливым обманщиком. Что самое классное, я даже этот неловкий момент забуду.
— Сынок, что случилось? Тебе нехорошо?
— Нормально, — отвечаю я и снова вру. Как мне может быть нормально, если я сам ненормальный? Меня накрывает все сразу: страх, неприятие, неуверенность. Хорошо, что рядом сидит мама и, если что, может меня обнять. В детстве ее объятия всегда меня спасали: например, когда я бегал по коридорам и меня поймали охранники, или когда мы играли в баскетбол и отец Дэйва Тощего назвал меня бестолковым дылдой, или каждый раз, когда мне было стыдно или я чувствовал себя ни на что не годным.
— Рассказывай, — говорит мама, взглянув на часы в углу монитора. Она меня не торопит — тем более она же не знает, что я собираюсь сказать, — просто не забывает, что время — деньги, а с деньгами у нас проблемы.
— Мне нужна операция Летео.
Мама перестает коситься на часы. Я не выдерживаю ее пристального взгляда и принимаюсь рассматривать стол. Интересно, когда сделана вон та фотография, где папа сидит в дедушкином кресле-качалке с Эриком на коленях и мной на плечах?
— Аарон, в чем бы ни было дело, прошу тебя…
— Нет, мам, послушай, нужно успеть побыстрее, а то я уже почти свихнулся, а что будет, если этого не сделать, даже думать боюсь…
— Что такое могло случиться, что ты хочешь это забыть?
— Надеюсь, тебе не больно это слышать, но у меня… У меня было… — Я думал, что смогу это выговорить, ведь, если все получится, мне недолго это помнить. Но даже этой мысли недостаточно для того, чтобы не бояться здесь и сейчас. — В общем, у меня было кое-что с Томасом. Может, ты и так в курсе, потому что, ну, это было очевидно.
Мама разворачивает ко мне стул и берет меня за руку.
— Ясно… Но что в этом плохого?
— Я. Я плохой.
— Сынок, все с тобой нормально. — Она обнимает меня одной рукой, кладет голову мне на плечо. — Чего ты ожидал? Что я тебя выпорю? Касторкой оболью?
— Неважно, лишь бы помогло! — выговариваю я сквозь слезы. Когда мама говорит, что ты хорош таким, какой ты есть, это реально страшно. А жить с этим всю жизнь… — Мам, мне нужно начать с чистого листа! С Томасом ничего не вышло. После того, что ты пережила в апреле, я обещал все тебе рассказывать, и вот, рассказываю: из-за Томаса у меня случилось настоящее откровение. Но он-то еще не прозрел, и не знаю, могу ли я заставить его прозреть.
— От меня-то ты чего хочешь?
— Помоги мне стать нормальным!
Мама уже тоже всхлипывает и сжимает мою руку:
— Аарон, спасибо, что все рассказал. Я всегда говорила и еще не раз повторю: я люблю тебя таким, какой ты есть. Не торопись решать насчет Летео. Давай лучше еще поговорим или сходим к твоему психологу…
— Доктор Слэттери — просто идиот! Не трать на него деньги! Только Летео может мне помочь! Нельзя выбрать, какой пол тебе нравится, но можно сделать операцию и стать нормальным!
Я высвобождаю плечо из-под маминой головы, а то такое чувство, что я прошу какую-нибудь бессмысленную дорогущую фигню. Я в курсе, что мои ровесники часто бывают импульсивными, но если твой сын уже пытался покончить с собой и теперь просит помочь ему начать жизнь заново — ты как любящий родитель просто берешь и подписываешь где скажут!
— Нет, Аарон. — Мама отпускает мою руку и встает. — Мне пора на работу. Вечером все обсудим и…
— А, забудь! — Я выбегаю из ее кабинета и только ускоряюсь, слыша, как она снова и снова зовет меня. И только на углу улицы я наконец стираю с глаз слезы.
Я достаю телефон. Очень тянет набрать Томаса или Женевьев, но нельзя. И Брендана тоже, он уже наверняка сложил все детали моего стремного пазла в форме Томаса. Остальные, наверно, тоже. Я листаю телефонную книгу: Брендан, Деон, Колин, Малявка Фредди, папа…
Набираю Эванджелин. Не берет.
Я оседаю по стенке. Нахрена я вообще нужен в этой долбаной вселенной, вывернувшей мне нафиг все мозги? Подкрадываются мысли, которые мне нельзя думать. Зовут искать забвения в краю покоя и счастья. Я реву еще громче: не хочу так, но это опять начинает казаться единственным выходом.
Звонит телефон. Не Томас, не Женевьев, но тоже классно.
— Привет, Эванджелин!
— Привет, парень. Прости, не могла взять трубку.
— Да ничего. Слушай, у меня просьба. — Я вдруг понимаю: сейчас один раз совру — и смогу всю жизнь прожить обманщиком. Смогу выбраться. Кому будет плохо, если я сейчас солгу? — Мы с мамой договорились кое-что сделать в Летео, но она не сможет пойти со мной. Ты после обеда свободна?
Некоторое время в трубке тихо.
— Через час встретимся. Займешь очередь?
У меня все-таки есть шанс на счастливое забвение.
Я уже почти час простоял в очереди к институту на углу Сто шестьдесят восьмой улицы. От скуки я спросил мужчину передо мной, почему он сюда пришел. Оказалось, хочет забыть бывшую жену-изменщицу, а то убьет и ее, и двадцатилетку, с которым она спала.
После таких новостей я пропустил пару человек вперед себя.
Наконец оказавшись внутри, я беру талон электронной очереди и сажусь в огромном, как, наверно, у президента, зале ожидания. На каждой стене висит по два телеэкрана с одинаковыми видео про Летео.
ВОПРОС: Насколько это безопасно?
ОТВЕТ: Это совершенно безопасно. Наш нехирургический метод позволяет выявить и изменить все нужные воспоминания с точностью до молекулы. Наши таблетки прошли санэпидемконтроль и абсолютно безопасны. Ознакомиться с возможными побочными эффектами можно в брошюре. Чтобы получить ее, обратитесь на любую справочную стойку.
ВОПРОС: Почему институт называется «Летео»?
ОТВЕТ: В переводе с испанского «Летео» — Лета, мифическая река забвения в Аиде.
ВОПРОС: Какой ученый все это придумал?
ОТВЕТ: Создатель процедуры — доктор Сесилия Инес Рамос, кандидат наук, доктор медицины, обладательница Нобелевской премии в области нейрохирургии. Науку изменения памяти доктор Рамос открыла, изучая психические заболевания. На ее стороне уникальный личный опыт: у ее родной сестры диагностирована параноидная шизофрения. Стремясь улучшить качество жизни близкого человека, доктор Рамос обнаружила возможность накладывать воспоминания друг на друга. Из этого выросла идея Летео. В настоящее время доктор Рамос проживает в Швеции. Узнать больше об истории Летео можно из ее исследовательских дневников, а о самой докторе Рамос — в ее биографии «Женщина, благодаря которой мир забыл».
ВОПРОС: Сколько будет стоить операция? Покрывает ли ее моя страховка?
ОТВЕТ: Стоимость процедуры зависит от ее характера. Ознакомиться со списком существующих льгот можно в брошюре. Чтобы получить ее, обратитесь на любую справочную стойку.
ВОПРОС: Может ли пациент вспомнить то, что забыл?
ОТВЕТ: Да, запрятанные воспоминания могут всплыть наружу. Этот фемомен называется «размотка». Триггером может послужить точное воспроизведение забытого события, зачастую — в рассказе близкого человека. Кроме того, размотку могут вызвать схожие звуки, запахи или образы.
ВОПРОС: Сколько времени занимает операция?
ОТВЕТ: Продолжительность лечения зависит от характера операции. Некоторые пациенты проводят в больнице сутки, большинство выписывают раньше.
ВОПРОС: Это все полный бред, правда же?
ОТВЕТ: Нет, это не полный бред.
Ладно, последнее я сам придумал, но я вполне готов был прикола ради послать им именно такой вопрос — до того, как Кайл провернул свой фокус. Очередь дошла только до номера 184, а у меня — 224. Ладно, может, Эванджелин хотя бы успеет зайти внутрь. Тут столько очередей, что мне реально кажется — если кого-нибудь толкнуть, сработает эффект домино, мы все попадаем и лишимся памяти.
— Вот ты где, — говорит Эванджелин, садясь рядом. Она в шелковой майке — такую Женевьев в том году надела на свидание в кино. И все же передо мной моя старая добрая няня. — Расскажешь, что случилось?
— Все херово. Типа рассказал.
— Следи за языком, — привычно упрекает Эванджелин. — Давай, рассказывай. — Ее глаза так и бегают по залу. Не мне ее винить: когда я сюда попал, у меня тоже бегали.
— Слушай, когда ты была моей няней, тебе когда-нибудь казалось, что я могу быть… — Думал, уж в этот раз получится договорить. — У тебя когда-нибудь было впечатление, что мне могут нравиться парни?
— Не было такого. А что случилось? Ты думаешь, что ты гей?
— Я гей, но… я не хочу им быть. Хочу, чтобы меня исправили.
— Почему ты решил, что корень всех несчастий — именно твоя ориентация? — сразу же выпаливает Эванджелин. Такое ощущение, что она меня осуждает.
— У меня была любящая девушка и хорошие друзья. Теперь — никого. А я всего лишь встретил придурка, который сам не знает, чего хочет. — Я изо всех сил пытаюсь не злиться. Если Летео поможет мне забыть мои чувства к Томасу и боль прощания — пусть сделает это как можно скорее. — Мне не нравится быть тем, кто я есть. Разве этого мало?
Эванджелин всматривается мне в лицо:
— Послушай, парень. Предположим, я смогу тебе помочь. Предположим даже, ты скопил всю сумму на операцию. Все равно не получится просто прийти и записаться на ближайшие выходные. Во-первых, твоя мама должна будет подписать документы. Во-вторых, тебя заставят долго ходить к психологу — вдруг передумаешь?
Я не отвечаю.
Эванджелин гладит меня по плечу. Меня передергивает: точно так же я в пятницу гладил по плечу Томаса, перед тем как поцеловать его. Это лишь одно из множества воспоминаний, которые нужно стереть, чтобы как-то жить дальше.
— Аарон, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — произносит Эванджелин.
— Ага-ага, потому что ты взрослая, а я мелкий дебил?
— Следи за языком, — одними губами отвечает она.
Дальше мы молча сидим и ждем моей очереди. Вдруг Эванджелин вскакивает. Кто-то машет ей через весь зал.
— Знакомая? — спрашиваю я.
— Сиди тут, — шепчет она. — Никуда не уходи.
Ага, как же, уйду я от ворот в рай, в безбрежное счастье! Я смотрю, как она здоровается со знакомой, потом снова переключаюсь на видео с вопросами. Через несколько минут Эванджелин возвращается, и я еще раз спрашиваю, что это была за женщина.
— Типа знакомая, да. Собеседовала меня на должность ассистента кафедры философии в Хантер-колледже. Я и не знала, что она хочет операцию. Оказывается, у нее сегодня шестая и, возможно, последняя встреча с психологом. Хочет забыть, что ее муж перед самой смертью завел интрижку. Чтобы помнить только хорошее. Забавно…
— Жесть какая…
Видимо, философы тоже за Летео. Наконец называют мой номер, и я быстрым шагом иду к стойке, едва не сбив с ног какого-то плачущего мужчину.
Брюнетка в сером лабораторном халате — на бейджике написано «Ханна» — протирает экран новенького планшета и улыбается нам:
— Добрый день. Добро пожаловать в Летео. Чем могу помочь?
Наверно, ее снимает скрытая камера. Ну не бывает таких милых администраторов!
— Я пока никуда не записан, но хочу сделать операцию.
— Поняла. Можно ваши документы?
Я протягиваю ей права с фотографией очень заросшего меня.
Ханна с бешеной скоростью вводит какие-то данные, дожидается очередного одобрительного писка планшета и снова обращается ко мне:
— Что ж, мистер Сото, что привело вас в Летео?
— Тяжко как-то жить, — отвечаю я и поступаю реально низко: кладу на стойку руку, так чтобы было хорошо видно шрам-улыбку на запястье. Вдруг это ее убедит?
— Как долго это уже длится?
— Довольно долго.
— Мистер Сото, не могли бы вы уточнить?
— На самом деле пару дней, но зрело это все несколько месяцев.
— Было ли какое-нибудь событие, спровоцировавшее ваше состояние?
— Да.
— Мистер Сото, не могли бы вы уточнить?
— Моей операцией будете заниматься лично вы?
— Нет, мистер Сото, моя задача — собрать информацию для наших врачей.
— Тогда, если можно, я пока оставлю свои тайны при себе, — отвечаю я.
Ханна обращается к Эванджелин:
— Вы его родственница?
— Друг семьи.
Ханна снова на некоторое время ныряет в планшет.
— Я могу назначить мистеру Сото консультацию с нашими сотрудниками на полдень двенадцатого августа. — Она достает из ящика папку, подталкивает к Эванджелин и, не успеваю я попросить как-нибудь ускорить дело, добавляет: — Боюсь, более ранние даты уже расписаны. До встречи в августе! — Она вызывает следующий талон, и Эванджелин выводит меня на воздух.
Я в каком-то ступоре разглядываю приземистое здание; солнце печет голову, и я без понятия, как теперь быть.
— Мне жаль, что все пошло не так, как ты хотел, — говорит Эванджелин. У нее такой вид, как будто это и ее поражение тоже. — Зато будет время подумать, правда ли ты хочешь именно этого.
— Этого хочу не только я. Все этого хотят.
Я прячу папку под матрас, как будто это порнуха или типа того, и ухожу в «Лавочку вкусной еды» за холодным чаем. Уже иду расплачиваться и вдруг вижу в крыле со сладостями Брендана. Он распихивает по карманам кексы.
— Не хватает доллара? — спрашиваю я. Он подпрыгивает. — Если обещаешь не бить, одолжу.
Он не спешит показывать мне средний палец или посылать меня в задницу, так что я подхожу и протягиваю ему купюру.
— Да есть у меня деньги, — говорит Брендан. — Просто хочу сэкономить.
— Понял.
— Настучишь, чтобы меня сюда больше не пускали?
— Не буду, просто заплачу за все это сам. Мир?
Брендан ухмыляется и отдает мне кексы:
— Мир.
Я иду к кассе и плачу Мохаду. Мы вместе выходим из магазина, и во мне начинает зреть что-то типа надежды. Когда мы ссоримся, потом при встречах всегда неловко молчим. Так было в третьем классе, когда он всем разболтал, что я сплю в одной кровати с родителями. Так было несколько лет назад на Рождество, когда он спер у меня из-под елки игровую консоль — мамин подарок, — а потом заявил, что ее подарил ему папа. Сейчас Брендан сам решил избить Томаса, а не наоборот, но мне все равно стыдно, что я вступился не за него.
— Прости, — говорю я.
— Да и я хорош. — Брендан открывает кекс. — Хочешь сыграть в «Дикую охоту»? Я как раз думал ребят позвать.
Мы идем на первый двор. Все наши стоят у поля для игры в крышки. Болтают о том, как возбудить девчонку одними пальцами, и о том, что с заднего хода можно не предохраняться. Я не пытаюсь натужно хихикать или встревать в разговор. Я никогда так не делаю, и сейчас можно притвориться, что ничего не изменилось: я стою, смотрю и по-прежнему один из них. Брендан кивает, как бы давая мне разрешение снова с ними тусоваться, и все нормально.
— К черту крышки, даешь «Дикую охоту»! — объявляет он. — Аарон уже вызвался охотником.
— Сволочь, — бормочу я. Все разбегаются.
Сначала я заглядываю под машины, где всегда прячется Дэйв Тощий. Но он, видимо, сегодня трезвый и немного подумал, потому что там его нет. Заодно проверяю, нет ли поблизости А-Я-Психа. Его я тоже не нахожу, и этой тайне, наверно, лучше оставаться неразгаданной, а то придется бегать с этим чокнутым всю игру, а я не то чтобы всю жизнь мечтал именно об этом.
Я возвращаюсь во дворик. На крыше стоит Дэйв Толстый и показывает мне голую задницу. Я выставляю средний палец. Нолан и Деон подбегают к воротам, я бросаюсь за ними. Когда они разделяются, я вдруг вижу идущего ко мне Томаса и уже тянусь его поймать, но вспоминаю, что он с нами не играет.
Все-таки пришел!
— Слушай, все странно, да, — тараторит Томас, — хотя мы вроде договорились, что все будет нормально. — Он смотрит мне прямо в глаза, и я судорожно пытаюсь отдышаться. Всплыву я сейчас или утону окончательно? — Но ты мой лучший друг, и я по тебе соскучился. Я же понял, на самом деле ты ничего такого ко мне не чувствуешь. Это все пиво виновато. Давай наложим табу и лет десять не будем об этом вспоминать. Лучше просто потусим, поговорим про Хранителя Солнца. Кстати, может, мне пойти поискать работу в…
— Почему ты не можешь мне нравиться?
— Потому что у нас ничего в конечном счете не получится, — отвечает Томас.
— Потому что я не вписываюсь в твою замороченную диаграмму жизни?
— Нет, Длинный, потому что я не гей. — В его голосе начинает проступать раздражение. — Мы же договорились обо всем забыть, не?
— Слушай, тебя послушаешь, так забыть совсем просто. — У меня перехватывает горло. — Так вот, ни фига. Я не могу сидеть рядом с тобой и притворяться, что ничего не было. Я не могу молча ждать, пока ты в себе разберешься!
— Да не в чем мне разбираться! — отвечает Томас. — Да, я дико запутался в своем будущем и постоянно чувствую себя каким-то неправильным. Но я прекрасно знаю, когда у меня сильнее бьется сердце и встает член! Не хотел обижать тебя, Длинный, я просто так устроен.
— Я раньше был таким же. Все отрицал. А потом встретил у забора тебя — и все, что я о себе знал, перевернулось с ног на голову. Я не хотел быть несчастлив и бросил человека, которого не могу любить. Я пойму, если тебе нужно время.
— Я не могу отвечать за то, что ты там себе нафантазировал! — взрывается Томас.
Не давая себе времени передумать, я обнимаю его и стою так, хотя он не спешит обнимать меня в ответ.
— Не знаю, дождусь ли я.
Эванджелин обещает, что однажды боль пройдет. Сомневаюсь. Если все время надеяться на несбыточное, недели просто покажутся месяцами, месяцы — годами, а через год я умру от старости. Если в жизни нет счастья, значит, меня ждет существование без радости и смеха, а зачем оно такое нужно?
Я отворачиваюсь и возвращаюсь к нашим домам.
Пока я шагаю по третьему двору, мне на плечи вдруг ложатся две огромные руки. Я почти верю, что это Томас решил развернуть меня на полпути и утащить в укромный уголок. Но я почему-то падаю и врезаюсь в столб у самого нашего дома, задыхаясь от страха. Вряд ли это придурки из «Джои Роза» развлекаются, я-то не виноват, что А-Я-Псих им навалял.
Нет, сейчас хотят избить конкретно меня. Причем мои собственные друзья. Я кое-как встаю на ноги. Бил меня А-Я-Псих, сзади трутся Брендан, Дэйв Тощий и Нолан — так просто не убежишь.
— Защищайся, гомик! — кричит А-Я-Псих, закатывая глаза до белков. Сейчас он начнет бить себя по голове, и мне крышка.
— Чего тебе, нахрен, надо? — спрашиваю я.
— Псих видел, как ты своего парня тискал, — отвечает А-Я-Псих.
— Чего ты на парней переключился? — встревает Нолан. — У тебя была офигенная девчонка, а Брен говорит, ты ее больше не дрючишь.
— Для тебя же стараемся, — добавляет Брендан, стыдясь даже взглянуть мне в глаза, как мужик мужику, хотя он до мужика не дотягивает, а из меня его сейчас будут делать. Брендан хрустит костяшками и покачивается взад-вперед. Вид у него такой глупый, что я еле сдерживаю смех.
Я приближаю свое лицо к его, еще чуть-чуть — и мы поцелуемся, а все они слетят с катушек окончательно:
— Ну что, парни, давайте, выбейте из меня всю дурь, если не слабо!
Четких правил уличного боя нигде нет, но один мой знакомый — кстати, Брендан — избежал мощного мордобоя от парней из школы, с которой мы враждовали, потому что надрал задницу одному из них и остальные его зауважали. Может, если я хорошенько набью морду Брендану или Дэйву Тощему — он тупо слишком длинный, чтобы нормально драться, — от меня отвяжутся.
Брендан толкает меня. Я восстанавливаю равновесие, толкаю его в ответ и со всей дури бодаю головой в лицо, так что едва не вырубаюсь сам. Брендан, слегка шатаясь, проводит ложный хук справа и одновременно бьет меня в подбородок мощным апперкотом слева. Я со всей силы пинаю его в коленную чашечку, как он меня учил. У него подгибаются ноги, я добавляю коленом в нос. В это время Дэйв Тощий бьет меня под дых, но на землю меня валит А-Я-Псих, и это уже конец. Из его захвата не вырваться. Боль захлестывает меня. Сопротивляться все труднее, с каждым ударом по лицу и груди все вокруг меркнет и расплывается. А-Я-Псих с ревом душит меня, Дэйв Тощий и Нолан топчут меня ногами.
Я воплю, извиваюсь, реву и пытаюсь защитить лицо чудом освободившейся рукой. А-Я-Псих наконец слезает с меня, и я надеюсь, что все закончилось. Дико кружится голова. Я лежу на земле, и земля подо мной тоже кружится, то в одну сторону, то в другую. Я даже не пытаюсь отползти. Кажется, я куда-то падаю…
Нет, это меня кто-то поднимает. Где верх, а где низ? Но жуткий захват А-Я-Психа в режиме максимального разрушения ни с чем не перепутаешь. Он перекидывает меня через плечо и куда-то бежит, Брендан орет ему в спину, чтобы тормозил, что хватит уже, но А-Я-Псих бежит дальше. Я без понятия, куда меня тащат, — и вдруг мной пробивают стеклянную дверь моего же дома, и я лечу на пол вестибюля.
В затылке что-то взрывается, происходит какая-то запоздалая реакция. Рот заливает кровь. Вот она, смерть… Я визжу, как будто во мне проворачивают сотню ножей, и плююсь кровью. И плачу — но не от боли. Внутри черепа крепнет новый шум: сначала тихое эхо вдали, потом гром неразборчивых голосов… Разматывается все то, что я когда-то забыл.